нельзя жалеть и задним числом сетовать на этапные муки. Даст Бог, оно еще не в первый и не в последний раз. Ты скажешь “не за понюх табаку”. Ну да ты не горюй, еще успеешь и понюхать табаку. Ты прав, очень-очень прав: наша дружеская среда тесно соединила друг С другом. Но наша дружба — твердый камень, и надо на этот камень всходить, чтобы дальше видеть, верней целиться, но не надо за камнем прятаться»[37].

А прочитав по весне книжку Содди «Радий», Веча описывал могучий приток собственной энергии: «Чувствуется свежесть какая-то, неисчерпаемая сила и могущество жизни. Чувствуешь, что где-то далеко идет спешная, энергичная работа над изучением всего мира. Хочется много знать, еще больше — жить. Э, да что тут радий, сам я — радий! Что мне до неисчерпаемой энергии элемента — радия, коли я сам — радий!? Вижу, вижу по “ядовитой улыбке” тебя — скептика: доказательства. Есть и таковые. С первого апреля послал к черту папаху, пальто, ибо весна, ибо я радий, а посему у меня должно быть неисчерпаемое количество энергии (ведь радий не в папахе и не в пальто ходит!?), и добывать энергию надо из себя самого, а не из бабушкиных сухарей. Такая теперь хорошая весна, что и выразить трудно. Такое хорошее солнышко, травка, пташки, пение петухов… Завтра воля пану… Да здравствует пан!»[38]

Срок ссылки подходил к концу. Веча уже вовсю строил планы. Он будет заниматься пролетарской печатью. Он будет учиться на экономиста. А перед этим заедет в вятские края повидаться с родителями, которые слали в Вологду трогательные послания: «Дорогой мой Веча! На Пасху мы с Васей ездили в Кухарку, я там видела вашу няню, она о всех вас очень соскучилась и хочет приехать к нам. Ты когда поедешь из Вологды, то побывай в Кукарке, а в Казани можно побывать из дома. Слава Богу, я очень рада, что ты будешь свободен и будешь дома. Мы все здоровы. Вот дядя Иван Яковлевич болен, с ним был паралич, и сейчас не действует у него левая рука и нога и плохо говорит. А теперь говорит лучше, только не ходит. Наш сад находится в первобытном состоянии, никто за него не берется, никто не заглянет, пока не вырастут ягоды, как то: малина, крыжовник и другие, а как только поспеет, так все ходят лакомиться. Пока до свидания, будь здоров, целую тебя и благословляю. С нетерпением жду домой. Твоя мама»[39].

Словом, планов было громадье. Однако на пути их реализации стояло большое «но». Скрябин, находясь «под колпаком», даже не подозревал, насколько был близок к провалу. За друзьями было установлено наружное наблюдение. Вячеслав проходил в полицейских досье под кличкой «Бегун», вероятно, из-за быстрой ходьбы. (Мальцев, наверное, передвигался медленнее, а потому получил кличку «Ходовый».) В апреле 1911 года к ним добавился «Кряж» — Аросев, поддавшись на психотерапию, он выхлопотал разрешение сдавать экзамены в Вологде.

Вологодскому жандармскому управлению было много известно о Скрябине: «Отличаясь знанием с.-д. программы и литературы, а также хорошими организаторскими способностями, он стремился образовать в городе Вологде с.-д. фракцию и объединить работу с.-д. во всей губернии. Делал денежные сборы в пользу политических. По его инициативе была устроена за городом сходка, на которой он должен был прочесть доклад о с.-д. партии вообще и поднять вопрос о скорейшем образовании здесь с.-д. фракции, вошел в сношения с железнодорожными рабочими, как более восприимчивым элементом. Составлял первомайские прокламации. Является серьезным деятелем»[40].

Почему же Скрябин и его друзья оставались на свободе? Не было прямых улик. А сведения агентуры к делу если и пришьешь, но только ценой раскрытия агента. Полиция была поставлена на ноги для поиска объективных доказательств. В ночь с 14 на 15 июня, за сутки до завершения срока ссылки Скрябина, в их квартире был произведен обыск.

На следующий день вологодский полицмейстер, по-прежнему не располагая против Скрябина прямыми уликами, вынес постановление об окончании срока его ссылки и снятии гласного надзора полиции[41]. И не нашел оснований отказать ему в выдаче свидетельства (характеристики) для поступления в высшее учебное заведение. Как видим, между жерновами российской правоохранительной машины были большие зазоры.

Наскоро собрав пожитки, друзья стремительно покинули Вологду и двинулись под Саратов, где встретились с Тихомирновым. Тот рассказал о Ленине и планах создания большевистской газеты[42]. Конечно, надо делать газету! И делать ее в столице, в Санкт-Петербурге! Из Саратова Скрябин поехал повидаться с родными. 3 августа временно исполняющий должность Нолинского уездного исправника Шубин вызвал к себе Скрябина и задал несколько присланных из Вологды неприятных вопросов. Разговор получился по привычной схеме: «Ни к какой нелегальной партии не принадлежал и не знал о существовании таковых как в Тотьме, так и в Вологде»[43]. Губернское жандармское управление сообщило в Вологду, что «Скрябин 24 сего августа из гор. Нолинска выбыл в С. Петербург с целью поступить в Технологический институт, о чем мною вместе с сим поставлен в известность начальник С. Петербургского Охранного Отделения»[44].

Скрябин продолжил свой бег по лезвию бритвы. В Санкт-Петербург прибыл уже закаленный революционер. Американский историк Адам Улам писал, что Молотов производил впечатление человека, который «родился в пенсне и двубортном костюме»[45]. Костюмы, как и пенсне, появятся, когда он выйдет на международную арену. А тогда Скрябин предпочитал носить косоворотки и форменные студенческие тужурки и выработал для себя непритязательно-спартанский взгляд на быт. В нем появились бесстрашие, не переходящее границы безрассудства, в сочетании с крайней скрытностью (особенно — с чужими) и осторожностью. Его убежденность в правильности марксистских идей, преданность целям партии почти достигли уровня фанатизма.

Правдист

Из Нолинска Вячеслав Скрябин направил заявление директору Санкт-Петербургского политехнического института им. Петра Великого с просьбой зачислить его студентом экономического отделения. Почти отличные аттестаты за шестой и седьмой классы реального училища и характеристика за подписью вологодского вице-губернатора сделали свое дело. В Питер Веча ехал со своим младшим братом Сергеем, который уже учился там в Психоневрологическом институте. По штампам прописки (любопытно, что их форма за последние сто лет не претерпела абсолютно никаких изменений), которые ставились на обороте «Свидетельства студента», можно установить: 3 сентября 1911 года Скрябин был зарегистрирован в доме 14 по Малой Спасской. А 11 ноября — в Лесном на проезде Сегаля, 24, где проживал до конца марта 1912 года, когда переехал в дом 29 по Большой Ружейной